О слышании и делании

Я позволю себе еще один пример, который вам, несомненно, покажется ниже того, о чем я говорю, но который, вероятно, в мою меру.

Однажды при бомбардировке во время войны я был с матерью в нашей квартире на четвертом этаже дома. Мы не обращали внимания на бомбежку, мы предпочитали рухнуть с четвертого этажа, нежели быть погребенными под весьма ненадежными сводами нашего подвала. В какой-то момент моя мать предложила приготовить странную бурду, которая тогда называлась чаем, и отправилась на кухню. Я услышал грохот и страшный крик. Я бросился на кухню, ожидая худшего, и нашел свою мать на четвереньках на столе; она с ужасом смотрела в угол и говорила: "Вот, вот, она там!" А "там" действительно был предмет ее ужаса: мышь.

Так вот, большая часть нашей жизни проходит в схватках с мышами. Мы не умеем встать во весь рост перед этими мышами, мы делаемся маленькими, в их рост... пока нас не съест кошка.

Итак, сознание смерти несет с собой острое чувство жизни, особенную чуткость к динамике жизни. Только "память смертная" делает нас вполне человечными, мы вырастаем "в меру смерти", а значит, в меру жизни. Вне этого мы бываем "в мышиный рост", и есть опасность, что никогда не вырастем. Напротив, через смерть, через осознание смерти мы обнаруживаем, что Христос – конец и завершение, полнота и исполнение – уже пришел; и что мы уже теперь – внутри Его победы, а не в ожидании будущей, недостоверной победы. И мы видим, как эта уверенность, что Царство уже пришло в силе, в некоторых ситуациях может выражаться чрезвычайно конкретно.

Вспомните слова апостола Павла в шестой главе Послания к Римлянам, – отрывок, который Церковь читает при крещении: в крещении мы умираем со Христом и восстаем, обновленные Его воскресением, к новой жизни; это уже не прежняя жизнь, но жизнь, разделенная со Христом: мы привиты к Нему, мы получаем живительный сок; более того, мы становимся одно с Ним на такой глубине, с такой силой, что святой Ириней Лионский мог сказать: в единстве с Ним мы будем когда-то единородным сыном , а не просто собранием, сообществом. Потому что мы не только имеем отношения с Богом, но находимся в онтологическом единстве с Богочеловеком. В этом смысле крещение есть семя вечности. Поэтому-то и говорят о крещении, о миропомазании и о причастии Телу и Крови Христа, к которому Он впервые позволяет нам приступить, как о "посвящении": это начало нашей жизни во Христе, в Боге, – то есть не просто высшей жизни, но жизни в корне новой, самое качество и существо которой – иные . Покаяние, обращение составляют, таким образом, полный поворот, живительную смерть , благодаря которой мы говорим: теперь я стал чужд греху, которому поклонялся и служил, который любил, которому я отдался. Я стал ему чужд, я больше его не желаю, я хочу принадлежать одному Богу... Это – "живительная смерть" потому, что это – смерть для ложной жизни греха, это – смерть для смерти; нам предлагается и предстоит подлинное обновление. То же самое содержится в монашеских обетах, когда мы отбрасываем тьму, – временное, относительное, – для того чтобы радикальным подвигом прилепиться только высшему, совершенному.