|
Одни из нас спорят о священных престолах, Враждуя друг с другом, навлекая бесчисленные бедствия И сами становясь их жертвами… Другие же, разделившись на партии, возмущают Восток и Запад: начав Богом, кончают плотью. От этих борцов и у прочих появляются имена и начинается битва: У меня бог — Павел, у тебя — Петр, а у него — Аполлос.[574] Христос же напрасно пронзен гвоздями![575] В стихотворениях Григория содержится также немало резких обличений нравственного характера, подкрепленных сатирическим описанием архиерейского быта: Григорий уже не сотрапезник земного царя, как прежде, Он не сделает и малой поблажки своему мешку,[576] Не будет возлежать среди пирующих, потупленный и безмолвный, Едва переводя дыхание и пожирая пищу, подобно рабам… Не буду лобызать рук, обагренных кровью, Не буду касаться чьего?либо подбородка, чтобы добиться небольшой милости.[577] На священный, именинный, похоронный или свадебный пир Не пойду с многочисленной свитой, Чтобы все или собственными челюстями истребить, или предоставить Сопровождающим — хищническим рукам Бриарея;[578] И чтобы вечером отвести обратно нагруженный корабль — одушевленный гроб - Отправить домой отягощенное чрево; И чтобы, едва переводя дыхание от пресыщения, спешить на новое обильное застолье, Не успев разрешиться от бремени предыдущего пиршества.[579] О епископате и клире своего времени Григорий говорит как о" "мастерской всех пороков" ", где зло председательствует и где те, которые должны быть" "учителями добра" ", учат людей пороку. [580] Григория возмущает рукоположение в священный сан лиц, не прошедших должную подготовку, не научившихся аскетическому образу жизни и остающихся светскими по духу и поведению: тот, кто еще вчера забавлялся мимами и бегал по театрам, был страстным поклонником конного спорта и на скачках подбрасывал вверх землю, кто кружился среди женоподобных танцоров и напивался до потери чувств, сегодня становится председателем церковного народа, молитвенником за людей и учителем благочестия."Вчера Симон–маг, сегодня Симон Петр. Не верю такой внезапной перемене! Не верю львам в овечьей шкуре!" — восклицает Григорий.[581] В 80–х годах IV века, когда писались эти строки, Церковь стремительно росла, повсюду открывались новые храмы, на архиерейские кафедры и пресвитерские престолы возводились последователи никейской веры. Внешний расцвет, однако, не мог обмануть многоопытного пастыря, глубоко озабоченного внутренним состоянием Церкви. Григорий хорошо знал, что среди новоявленных никейцев много бывших ариан, которые лишь надели новую личину в угоду обстоятельствам времени. Кроме того, он понимал, что открывшиеся архиерейские и иерейские вакансии будут заполнены далеко не лучшими кандидатами, так как невозможно в столь короткий срок подготовить достаточное количество достойных священнослужителей. У него создавалось впечатление, что в священные степени возводят кого попало, лишь бы заполнить вакантные места: — 99 —
|