|
К стыду нашему приходится сказать, что католические иерархи в те же самые годы гораздо яснее и принципиальнее иерархов православных оценили суть рёриховского учения: “8.1.30. Н.К. рассказал, что Кубини ему передавал, что кардинал ему запретил видеть профессора Рериха…10.3.30. Утром Н. К. получил письмо от Кланделя, французского посла, о том, что он не может разделять его взглядов, ибо он католик и его взгляды совершено противоположны Н.К… 16.4.34. Утром он был у митрополита [Платона], тот освятил знамя св. Сергия и пришлет своего священника освятить часовню”[591]. Так стоит ли брать пример с корыстной беспринципности? 4. Мяло очень не понравилось мое замечание о том, что молитва “Отче наш” менее поэтична, чем псалмы. “По сравнению с Псалмами “Отче наш” — сухая проза, вежливое перечисление нужд. Молитва глубочайшая по своему смыслу, но явно уступающая Псалмам по эмоциональной, сердечной насыщенности”. Мяло облекается в тогу инквизитора, унюхавшего еретика, и срывается с охапкой обвинений: “Разве возможно православие утверждаемое на тезисе о неполноте (и даже неполноценности!) Истины – Христа? Более того, логично развиваемый такой тезис может привести и к отречению от Христа” (с. 100). Ну причем тут “неполнота Истины”? Христос вообще, как правило, говорил спокойно, не-эмоционально. И если я скажу, что вот такой-то ведет себя и выражается эмоциональнее, чем евангельский Христос – то в чем же тут будет хула? Отнюдь не к позору Евангелия будет, если мы скажем, что современный человек больше знания об агротехнике почерпнет в соответствующей современной научной литературе, чем в Христовой притче о сеятеле. А вот духовное знание – да, оно именно Христом дано полнее и глубже, нежели в книгах по агротехнике, агни-йоге или даже в псалмах. Ну неужели так трудно заметить, что “Отче наш” это не поэзия. Там нет поэтических “образов”. А в псалмах они есть. Вообще ни люди, ни Христос не обязаны все время говорить поэтично. Впрочем, напомню контекст тех моих рассуждений: “Религия — это связь с Богом. Эта связь прежде всего осуществляется через молитву. И вот, оказывается, что Евангелия не дают людям новых молитв. В них нет поэзии молитвы. И когда Церковь Нового Завета начала сама молиться, ей ничего иного не оставалось, как взять для себя молитвы Ветхозаветной Церкви — Псалтирь. Религия, лишенная молитвенного вдохновения и творчества — не религия. Во всяким случае, она не имеет права называться “Новой”. Но если религиозная гениальность Нового Завета все же ощущается и непосредственно, и неопровержимо — значит, отсутствие в нем новых молитв может означать только одно: Новый Завет открывает возможность непсалмического Богообщения. Оказалось возможным вступить в особый Завет с Господом, в такие отношения с Творцом, которые не умещаются в гимны и псалмы. И этот свой новый способ Богообщения христиане не захотели делать публичным”[592]. И дальше речь идет о Евхаристии, значение которой для жизни и спасения человека несопоставимо со значением поэзии... — 136 —
|