|
И душа твоя тогда не плакала о тебе. Чья душа лучше твоей могла радовать сердце твоих родителей, кровных и друзей твоих? Сколько прекрасных надежд подавали счастливые способности твои! Как быстро и правильно развивались они! Смотря на то, как равномерно и согласно раскрываются и действуют духовные силы твои, я думал и говорил о тебе: «душа его стройна, как псалтирь Давидова». Помнит ли душа твоя тот священный восторг, с которым ты внимал наставлениям друзей твоих? Помнит ли то неизъяснимое наслаждение, которое находил ты в святой вере отцев твоих? Помнишь ли ты те блаженные минуты, который посвящал на прилежное чтение умных и благочестивых книг? И куда все это делось… Поистине, мой друг, пришел диавол, сам диавол пришел и похитил тебя у нас, унес тебя из рая твоей невинности и блаженства. б) Что такое ты теперь? Не стану изображать той бездны, в которую низринулся ты, как дух отверженный; но ты не запретишь мне сетовать о тебе вместе с твоим телом и душою. Тело твое тужит, и душа твоя плачет о тебе. Тело твое тужит: ты предал его тлению похотей прелестных, несмотря на мнимое здоровье твое, тонкое обоняние благочестивого человека уже слышит, уже чувствует запах греховного гниения от плоти твоей. Надменно, но вместе и мрачно чело твое. Тоскливы очи твои, несмотря на буйный смех твой… С каким ужасом смотрю я теперь на эти, когда-то добрые, кроткие очи, и вижу в них старый цвет, мутное движение, тусклый пламень страстей… Когда ты идешь, твои шаги подобны бегству отчаянного, который скорее спешит броситься в пропасть. Когда говоришь, твой голос, прежде такой мягкий, льющийся, похож теперь на хриплый голос узника, едва слышный из-за стен темницы. Когда спишь ты, упоенный пьянством буйных страстей своих, твое дыхание, неведомо для тебя самого, превращается в болезненный стон страждущего. Что все это значит, как не стоны тела твоего в тебе? Да, это оно тужит, оно жалуется, хотя ты и не слышишь, не чувствуешь этих стонов, этих жалоб его. А что мне сказать о том плаче, которым душа твоя плачет о тебе? Отнята от сей возлюбленной дщери возлюбленного Сиона вся красота ее (Пл. Иер. 1, 6). Потемнел чернее сажи боголепный вид ее так, что и не узнаешь ее (4, 8). Уморил ты жизнь ее в рове страстей твоих (3, 53). Разорил ты все, чем она украшалась (2, 2). Плачем плачется она в нощи и слезы на ланитах ее (1, 10). О, зачем ты внес чужой огонь в это святилище Божие? Зачем поставил мерзость запустения на святом месте? Зачем превратил храм Господень в капище идольское и наполнил его истуканами разврата и пьянства? Доселе – какую отраду нашел ты в страшном мятеже неистовых похотений своих, который добровольно воздвиг ты в душе и сердце своем? О, не обманывай себя, не старайся утаить от себя те мучения, которыми, среди буйных твоих радостей, мучится дух твой! Ты глубоко чувствуешь, и душа твоя ведает, что твое мрачное настоящее так же не походит на твое блаженное прошедшее, как жизнь падшего духа не походит на жизнь ангела Божия… — 323 —
|