|
Движимый сильным внутренним побуждением, я потратил почти полжизни на попытки получить ответы на извечные вопросы: «Кто я?», «Что я?» и «Почему я здесь?». Меня побуждало идти в нужном направлении одно мое детское переживание, смысл которого я понял лишь тогда, когда стал гораздо старше. Я собрал несколько гусениц и поместил их в банку с несколькими стебельками растений. Это были гусеницы бабочки-данаиды. Через некоторое время они прикрепились к стебелькам, и их тельца начали постепенно превращаться в нечто, напоминающее мешочки. Я был поражен. Однажды я решил вскрыть одну из них и посмотреть, что внутри. Оттуда вытекла желтая жидкость. Остальные я трогать не стал, и через некоторое время «мешочки» раскрылись и из них появились бабочки. Потом я еще много лет не переставал удивляться этой загадке природы. Неужели у гусеницы было хоть какое-нибудь представление о том, что значит быть бабочкой? Не верю, что она была способна все это представить себе. Точно так же я предполагал, что человек совершенно не в состоянии представить себе то, что он будет переживать, когда умрет. Мои детские годы сделали меня продуктом распавшейся семьи. Место матери и отца заняли бабушка и дедушка. Из-за нехватки денег могли позволить себе очень немногое, и поэтому, к моему большому сожалению, пристрастились к алкоголю. Католическая церковь также наложила свой отпечаток на мои ранние годы, внушив мне вину во всевозможных проступках. Поскольку я был единственным ребенком в семье, у меня развилось чувство одиночества и отверженности, которое не покидало меня большую часть моей жизни. Увидев воочию отрицательное влияние алкоголя на семью, я решил, что, когда стану взрослым, ни за что не притронусь к спиртному. Однако меня не хватило надолго. У меня в роду почти все были ирландцы, и поэтому я унаследовал этот свойственный ирландцам порок пристрастие к алкоголю. То обстоятельство, что я новозеландец в пятом поколении, казалось, не играло никакой роли: это пристрастие не оставляло меня. По мере того как я становился старше, мне все больше и больше предоставлялось возможностей приложиться к спиртному. Казалось, что выпивка избавляет меня от укоренившегося во мне чувства отверженности. Помню, что лет в двадцать я впервые услышал некий внутренний голос, который сказал мне: «Тебе что-то нужно сделать с собой». Это было довольно странно, и я не знал, что мне нужно сделать. Я гнал от себя мысль об услышанном, поскольку боялся, что меня сочтут сумасшедшим. Так я и провел свою молодость в компании приятелей-собутыльников, снискав себе репутацию чемпиона по распитию спиртных напитков. Я мог залпом выпить бутылку, хотя подспудно сознавал, внутренний голос заставлял меня делать совсем не это. — 2 —
|