|
Для того чтобы оценить историческое значение подобного шага, необходимо представить себе атмосферу, в которой Выготский вступает в дискуссию. Шла острая борьба против субъективной психологии, против идеалистических основ этой психологии, которая еще совсем недавно занимала господствующее положение и теперь боролась за свое существование. Без преувеличения можно сказать, что это был период господства физиологического и рефлексологического направлений, основной предмет изучения которых — поведение. В школе И. П. Павлова изучение условных рефлексов использовалось в качестве средства для раскрытия основных физиологических процессов головного мозга, а высшая нервная деятельность отождествлялась с поведением. В школе В. М. Бехтерева сочетательные рефлексы изучались в качестве основной единицы поведения человека, рассматривавшегося как приспособление к среде. Но оба направления исключали возможность исследования психики объективными методами, а тем самым и психику как предмет научного познания. Психология как наука о поведении праздновала свою победу, выплескивая вместе с водой и ребенка, вместе с идеалистическим пониманием психики вообще возможность ее исследования. Всякое упоминание о психике или сознании рассматривалось как идеализм — явный или скрытый. И в этой обстановке Л. С. Выготский выступает в качестве защитника психологии как самостоятельной науки — науки о психике и сознании. Приведем лишь несколько выдержек из его доклада. «Возможно ли научное объяснение поведения человека без психики? Психология без души, психология без всякой метафизики должна ли быть превращена в психологию без психики — в рефлексологию. Биологически было бы нелепостью предположить, что психика совершенно не нужна в системе поведения» (1982, т. 1, с. 55). 409 И далее: «Надо говорить прямо. Загадки сознания, загадки психики никакими уловками: ни методологическими, ни принципиальными — не обойдешь. Ее на коне не объедешь. Джемс спрашивал, существует ли сознание, и отвечал, что дыхание существует — в этом он уверен, но сознание — в этом он сомневается. Но это постановка вопроса гносеологическая. Психологически же сознание есть несомненный факт, первостепенная действительность и факт огромнейшего значения, а не побочного или случайного. Об этом никто не спорит. Значит, вопрос надо было и можно было отложить, но не снять вовсе. До той поры в новой психологии не будут сведены концы с концами, покуда не будет поставлена отчетливо и бесстрашно проблема сознания и психики и покуда она не будет решена экспериментально объективным путем. На какой ступени возникают сознательные признаки рефлексов, каков их нервный механизм, каковы особенности их протекания, каков их биологический смысл — эти вопросы надо ставить, и надо готовиться к работе по их разрешению опытным путем. Дело только в том, чтобы правильно и вовремя поставить проблему, а решение будет добыто — поздно или рано. Бехтерев в «энергетическом» увлечении договаривается до панпсихизма, до одушевления растений и животных; в другом месте он не решается отвергнуть гипотезу о душе. И в таком первобытном неведении относительно психики и будет рефлексология, пока она будет чураться психики и замыкаться в узком кругу физиологического материализма. Быть в физиологии материалистом нетрудно — попробуйте-ка в психологии быть им, и, если вы не сможете, вы останетесь идеалистами» (там же, с. 59, а также с. 459). — 374 —
|