|
Тема смерти так же неустранима из индивидуального сознания, как и из истории культуры, и так же многообразна по содержанию. Ребенок рано начинает интересоваться природой смерти (достаточно вспомнить «От двух до пяти» К. Чуковского), но его первоначальный интерес к ней имеет преимущественно познавательный характер, сливаясь с вопросом «Откуда появляются и куда исчезают люди?», причем полученная информация не распространяется на себя: все умрут, а я останусь! Пока ребенок не вполне отчетливо различает одушевленные и неодушевленные предметы, смерть кажется ему в принципе обратимой («Бабушка, ты умрешь, а потом снова оживешь?») или похожей на сон. Иногда смерть ассоциируется с утратой или поломкой любимой игрушки. Анализ рисунков и комментариев к ним 3—5-летних детей показывает, что смерть, отождествляемая с мертвецом, воспринимается как физическое состояние неподвижности и бесчувственности (М. Лонетто, 1986). Между 5—6 и 8—9 годами дети начинают персонифицировать смерть, представляя ее в виде отдельного существа, наделенною таинственными и ужасными свойствами, в частности способностью похищать и уводить за собой. Часто смерть ассоциируется с темнотой, порождая особый вид тревожности, страха смерти, который с возрастом постепенно проходит, а также со старостью и болезнями, которые вызывают у детей не столько сострадание, сколько отвращение и страх. У 9—12-летних представление о смерти опять меняется: ее начинают трактовать уже не как внешнюю силу, а как естественное, универсальное и неустранимое явление. Однако большинство детей долгое время не распространяют это новое знание на самих себя. В подростковом самосознании тема смерти звучит остро, но опять-таки неоднозначно. У одних это возрождение иррациональных, безотчетных детских страхов, у других — новая интеллектуальная проблема, связанная с идеей времени, которое кажется одновременно циклическим и необратимым. «Я не хочу знать, когда я умру. Я хочу знать, рожусь ли я снова после смерти» (Тендряков В. Перевертыши.— М.: Советский писатель, 1974.— С. 691),— говорит тендряковский интеллектуал Левка. Его интересует не столько смерть, сколько бессмертие. У третьих вопрос звучит экзистенциально-трагически. «Мне 15 лет,— пишет девятиклассница.— В этом возрасте Лермонтов писал свои первые стихи, Паганини потряс мир волшебным смычком, Эварист Галуа открыл свой первый закон. А что сделала я? Я не открыла закон, не потрясла мир гармонией и красотой звуков. Я — ничто. И я очень боюсь смерти. Я невольно спрашиваю себя: как могут люди радоваться, грустить, учиться, если «все там будем»? Попыталась найти ответ у взрослых. Одни испуганно молчали, другие весело хохотали, а мне было плохо и страшно». — 81 —
|