|
внутренним смыслом, непостижимым сразу замыслом, симфония удивительных сочетаний цвета, которые сменялись одно другим, которые переходили одно в другое, которые были необычайно напряженными по своей интенсивности. В абсолютной тишине, в глубочайшем безмолвии звучала сотрясающая всю мою психику, все мое сознание фантастическая цветомузыка. Она принесла с собой такую высшую радость от прикосновения к законам гармонии, недоступным мне сейчас, что я до сих пор помню пронзительный восторг, который охватил все мое существо, когда я осознал, постиг тот высший закон, который определял сочетания, периоды смены и ритм этих цветных чередований, направление их изменений, переходы оттенков одного в другой. Очевидно, это было постижение какого-то глубочайшего, наивысшего закона гармонии, общего и для цвета, и для музыки, и для математики. Когда утром я открыл глаза, то все эти цветные трансформации, вся эта музыка цвета стояла перед моим сознанием сначала с тою же степенью яркости, но потом это фантастическое пиршество красок стало бледнеть, бледнеть и исчезло. И после этого все пошло так же, как было прежде: пришла головная боль, она возрастала с неимоверной скоростью. Потом была пытка этой болью такая, что я не знаю, как я ее перенес, перетерпел. Она прошла, и в одну из последующих ночей мне опять начал сниться сон, но это был уже совсем другой сон. Это было удивительно простое и легкое сочинение музыки. Музыкальные фразы возникали без всяких усилий, они были чрезвычайно приятными. В отличие от предыдущей ночи, когда, как мне кажется, цвета менялись по очень сложным, каким-то с трудом постижимым симфоническим законам, в данном случае особых глубин, как мне помнится, не было. Была очень хорошо гармонически организованная музыка, с необычными ритмами, с никогда дотоле и никогда впоследствии не слыханными мною мелодиями. Под утро они особенно ощутимо звучали в моей памяти, вплоть до того, что когда я проснулся, то отчетливо помнил очень своеобразный марш. (Я помнил его в течение нескольких лет.) А затем все повторилось... Опять ужасающая головная боль, опять раскалывающийся, разрывающийся череп, невероятные, бесчеловечные страдания. Могу сказать, что тогда голова превращалась в единый болевой центр, как будто бы весь мозг превратился в воспаленный нерв больного зуба. Интересно, что в этот момент зрение мое обострилось до невозможного предела. Это было какое-то удивительное, фантастическое зрение, и надо сказать, что не в столь сильной степени, но с — 19 —
|