|
Владимир Фирсов на глазах у нас менялся как поэт, как товарищ, как человек. Лет через десять после окончания института вдруг стал замечать перемену в его характере: в нем появилось свойство, которого раньше не было и в помине: он стал заискивать перед сильными мира, сановными людьми. В глазах у него поселялась тревога за завтрашний день. Он нигде не служил, – еще в институте вкусил литературной бесшабашной вольницы; усвоил широкие, театральные манеры, образную, хлесткую речь. Почти каждодневные, горячительные возлияния, – до службы ли тут? И жена, Людмила, не работала, и квартиру обставлять мебелью надо, и дачу обустраивать... Дети, один за другим, пошли. Все, как у Пушкина. Вот только дворянского звания не было, села Михайловского в наследство, крепостных родители не оставили, да и стихи издатели из рук не рвали, за строку, как Пушкину, рубль золотом не платили. А тут еще критики издевались, каждую тощую книжонку, выходившую с интервалами в два-три года, рвали на части, высмеивали, отказывали в таланте, – даже в способности писать стихи, – словом, жил по Маяковскому: «Мне и рубля не накопили строчки, краснодеревщики не слали мебель на дом...» А тут еще под ложечкой сосало, – все глубже укоренялась потребность в спиртном, страсть к выпивкам становилась второй натурой. Стихи еще писались. Писал их ночью, в тиши своей времянки, но... писались. Надо было их печатать, – устраивать в журналы, в издательства. Ловкие евтушенки, вознесенские, – те шастали по кабинетам властителей. Восходили, как звезды первой величины на поэтическом небосклоне, их включали в комиссии и советы, в редколлегии и секретариаты... В литературном мире громадная сеть разных управляющих, руководящих структур, – проникнуть хотя бы в одну клетку, вскарабкаться на Олимп, – но нет, туда берут все тех же. Вот Никита Хрущев встречается с деятелями литературы. Фирсова не зовут! Не вспомнили, не заметили! Не позвали туда и Володю Котова, и Алексея Маркова, и Игоря Кобзева... Даже Васю Федорова – и то, кажется, не позвали. А уж поэты – перворазрядные! О братьях радонежских – говорить нечего. Ни Шевцова, ни Поделкова, ни Чалмаева... Будто и нет нас в природе! По этому случаю – выпивка. От досады и от обиды. Кто что сказал на встрече с Хрущевым – об этом говорят в ресторане Дома литераторов, за каждым столом. Отдельные места из речей воспроизводят дословно. Воображение многих поразил Евтушенко – поэт новой формации. В дружеском кругу несет всех святых – особенно партию, правителей. А там... «Товарищи! Когда-то Маяковский, выдающийся поэт нашей революции, четко определил задачу социалистического искусства: «И песня, и стих – это бомба и знамя...» Мы никогда не должны забывать эти слова... — 78 —
|