|
О том, что он был прекрасным писателем, я узнал случайно, – из его книги «Тревоги голубого города», которую я купил для своего внука Дениса. Раскрыл книгу и на первой странице читал: «Муравей по кличке Хло был послан проверить дорогу. – Ты, братец, проворный, – говорил ему всеми уважаемый муравей Ти-Аха. – К тому ж, и места с прошлого года помнишь. Сбегай, пошарь, может, сбились мы... Армия рыжих лесных великанов собиралась напасть на пчел. И вот, прячась в траве от птиц, Хло уже спешит обратно к своим. Торопится сообщить, что идут они правильной дорогой». Прочел я эти первые строки, и мне захотелось читать дальше, – узнать, как же будут развиваться события. Чем закончится набег рыжих разбойников на работяг-пчел? Я вообще признаю тех детских писателей, которые не сюсюкают, подлаживаясь под малышей, а ведут с ними разговор серьезный, тоном и языком взрослых, а если изображают жизнь животных, птиц, насекомых, то максимально приближают их к повадкам и психологии человека: так, как это умели делать Андерсен, Киплинг, Лев Толстой, Чехов. Я прочел повесть о пчелах Леонида Сёмина и был радостно поражен открытием замечательного писателя. Он сочетал в себе два дивных дара: рассматривать каждый листочек, каждую букашку, как в микроскоп, и ярко, самобытно живописать живую и неживую природу. Купленная мною книга была настоящим подарком внуку. Я потом искал другие книги Сёмина, но... не находил. Спустя десять лет Люция Павловна Шичко поведала мне о жизни Леонида Сёмина. В том же году, когда я купил его книгу, он обратился к врачу-наркологу: «Помогите!» После краткой беседы врач поняла, что перед ней безнадежный алкоголик, – она ему уже помочь не может. Позвонила известному психофизиологу Геннадию Шичко. Геннадий Андреевич не замедлил явиться. Перед ним, в позе убитого горем, сникшего под тяжестью беспрерывных запоев, сидел невысокий, полный и лишенный всякого интереса к жизни человек. Ему было сорок семь лет, но он казался глубоким стариком. Одно только повторял: «Помогите!» Шичко пригласил его к себе в институт, долго, обстоятельно расспрашивал о жизни, о том, когда начал пить, как пьет, сколько пьет. Оказалось, что Сёмин страдает крайней степенью алкоголизма, – его мучают приступы белой горячки, многое он уже не помнит. Жизнь Сёмина была чередой страшных мучительных испытаний. В первый год войны он попал в окружение, его ранило, он в бессознательном состоянии оказался в плену. Бежал, но был пойман. Испытал лагеря фашистские и сталинские. Не баловала его и жизнь на свободе. Писал он, как многие взыскательные художники, медленно, печатался редко. Безденежье душило его, унижало. Он пил. И страсть эта пагубная все усиливалась. А тут еще к вину пристрастились жена и дочь. Сплошной пьяный угар, ссоры в семье, вечный, непримиримый конфликт с товарищами по перу, редакторами. Хорошо знавшая его жена поэта Горбовского о нем сказала: «Пьяный, он агрессивен и опасен. Если я встречала его, то обходила стороной». — 35 —
|